Жить оставалось секунды. Скажу из щедрости – четыре.
Lorde		Клементина Бэриш студентка 7-ого курса, приятельница
ВОЗРАСТ: Восемнадцать лет	СТОРОНА: Сама себе на уме	ЧИСТОТА КРОВИ: полукровка	СПОСОБ СВЯЗИ: Начнем с гостевой

КРАТКАЯ ИНФОРМАЦИЯ

❖ Ты, как никто друг знаешь, что значит гордиться праотцами. Когда-то давным-давно, когда трава была зеленее, а небо – чище, твои предки занимались, пожалуй, самым таинственным и сложным из ремесел. Они создавали Маховики Времени, самые сложные и своевольные артефакты. Министерство Магии быстро прибрало к своим рукам эту «инновацию» и о роли семейства Бэриш многие позабыли. Многие, но только не ты, Клеменнтина. Молодая волшебница, находившая интерес в изучении собственного рода, в то время как прочие сверстники с удовольствие коротали время за субботней игрой в квидич. Ты гордилась предками, гордишься и по сей день, а сама история Маховика и принципы его работы заставляют тебя трястись от волнения и наслаждения. Путешествия во времени вскружили тебе голову, очень досадно, что в школе, я, а не ты был удостоен почетного права использовать это чудо магии. ❖ Тебя считают несносной девчонкой и говорят, что в орлином гнезде, с твоим поступлением в школу, стало на одну гадюку больше. Да, твой характер не сахар и ты не собираешься меняться. Тебе нравиться быть умной, тебе нравиться выставлять это на всеобщее обозрение, но сорить своим знанием ты не намерена. Клементина высокомерна? Мерлин упаси, она целиком и полностью невыносима. В древнейшем искусстве «язвить» и «унижать» ты можешь составить хорошую конкуренцию любому Слизеринцу. А еще ты замечательная актриса, которая делает всё лишь ради собственного веселья. Увидеть скучающую Клементину – дурной знак, а уж если в этом своем расположении духа она увидела вас… Уносите ноги. Молодая ведьма это сборник ста и еще одного «почему», который не стесняется на уроке поднять руку и оспорить неясные ей постулаты предмета. Впрочем, Хогвартс, на своем веку, повидал не мало зануд, но ты… Ты исключение из всех правил. Староста школы, от которой у всех сводит скулы, с которой никто лишний раз не рискует завести разговора. Но стоит тебе отдать должное – ты никого и никогда не бросишь в беде, только если этот человек откровенным образом не сумел вывести тебя из себя. Тебя даже никто и не спросит, ты сама засунешь свой нос туда, где интересно, все разрешишь и, победно сложив руки на груди, скажешь – ну, куда ж вы без меня, а? Святые Основатели, Клементина, ты ведь даже Горация Слизнорта умудрилась довести до нервного тика! Твои непослушные черные кудри и разлетающаяся мантия скверный признак и знак, что стоит прятаться по тихим заводям. ❖ Ты – прекрасный теоретик и тактик. Да, возможно практические занятия не твоя сильная сторона, но ты всегда знаешь, кого и как привлечь к делу для того, чтобы достигнуть успеха и прикарманить все лавры себе. Ты хочешь быть впереди планеты всей, но лишь в тех вещах, которые тебе по-настоящему интересны. Вот, например, возьмем наши с тобой отношения – ты как втемяшила себе в голову, что непременно должна меня обойти, так и не можешь отказаться от этой идеи. ❖ Любишь грызть перья и рассуждать вслух, умеешь бросать красноречивые взгляды «у тебя что, тролля голова?» и «не подходи – убью». Можешь ни с того ни с сего, пуститься в пляс и напрочь игнорируешь чужое личное пространство. Твои родители уже давно махнули на тебя рукой, открестившись от всех идей удачно выдать тебя замуж или найти должность, подобающую леди. Мечтаешь преподавать в Хогвартсе прорицания – только потому, что это весело и особо не напряжно, как ты считаешь. Вообще мне кажется, что у тебя хобби – пугать людей. ❖ Клементина, ты беда, а не человек.

ОТНОШЕНИЯ С ПЕРСОНАЖЕМ

Клементина, мы с тобой друзья? Ты уверена? Просто друзья не развешивают твоё исподнее над потолком библиотеки, они не бросают тебя один на один с Филчем и уж точно не скажут о сроках сдачи важной работы сутки спустя. Но ты упорно зовешь меня своим другом, виснешь на плече и повторяешь, что Барти Крауч ничего не понимает в этой жизни. Ты говоришь, что мне нужно смотреть на мир под иным углом, говоришь, что мы с тобой конкуренты и должны постоянно держать друг-дружку в тонусе. Я лишь успеваю бросить на твою кучерявую макушку скептический взгляд и открываю рот, чтобы возразить, но ты уже говоришь о другом. Ты шумно дискутируешь – в основном сама с собой, ибо собеседника лучше тебе так и не удалось отыскать за все свои восемнадцать лет жизни – о том, кто придумал такие странные вкусы для Бэрти Боттс, почему фестралов запрягают в кареты, отчего профессор Флитвик с каждым годом становиться всё ниже и ниже, почему, если студентам запрещено ходить в Запретный Лес, рядом с ним построили школу и что будет, если одна из рыб с озера как-нибудь наберется смелости и пробьет окно в слизеринской гостиной – затопит весь Хогвартс или дирекция просто запечатает подземелья? Рыбы никогда не таранили стекла – возмущаюсь я, и ты щелкаешь меня по носу, флегматично пожимая плечами, заводя новую пружину разговора, а лицо твоё сияет от довольства. Конечно же, Клементина, смейся, ведь тебе опять удалось подцепить меня на крючок этого нескончаемого абсурда и вопросов ни о чем. Ты очень хороший человек, но, знаешь, иногда мне кажется, что стоит тебя опасаться. Нет, конечно же, не знаешь, если бы знала, то сказала, что стоить опасаться тебя всегда. Ты говоришь, что мы враги и шутливо толкаешь локтем в ребра, не упустив возможности взъерошить мне волосы. Иногда мне искренне хочется свернуть тебе шею, спустить с лестницы и сказать, что так и было, но знаешь, Клементина, без тебя и твоих язвительных шпилек эта жизнь была бы ужасно скучна.

ЧТО ОЖИДАЕТСЯ

Мы попробуем разнообразить грядущую школьную жизнь по максимуму. Нет, Клементина, мы не будем всё это время сидеть в Хогвартсе, даже и думать не смей. Мы с тобой оба замешаны из одного и того же теста, нам не сидится спокойно, когда весь мир катиться в тартар, нам нужно что-то менять, что-то решать, куда-то идти и кого-то спасать, чтобы потом ему предъявить «ну я же говорил/говорила» или же «и что б ты без меня делал». Я думаю, ты не присоединишься к Пожирателям, нет. Ты ведь мыслишь шире, тебе в компаньоны самого Геллерта Гриндевальда подавай в парадном фраке, но до этого еще далеко, мы ведь еще школьники, верно? А пока стены Хогвартса по-прежнему держат нас, я предлагаю тебе пуститься в увлекательное путешествие и разгадать тайну Маховика Времени. Признайся, ты ведь тоже этого хочешь?

Пример игры

- Главное, чтобы сборная не подвела, - размеренно отвечает он, сквозь полу опущенные ресницы, - Поттера ведь выбили из седла, теперь поблажки не будет.
И от него отступают, возвращаясь к сплетням и догадкам. Барти оборачивается по сторонам, оглядывая мрачную толпу невидящим взглядом. Он ничего не ищет и никого не ждёт, он просто хочет сделать шаг назад, прислониться спиной к стене и раствориться в этом праздничном аду, сдобренном дымом и гомоном. Последний раз он стоит на этой платформе, так ведь? Последний год, последний курс, последнее спокойное лето. Чувство завершенности не покидает его и сбивает с толку, заставляя отделиться от группы слизеринцев и присесть на свой массивный, наполовину пустой чемодан.
Винки была недовольна тем, что молодой господин вернулся домой поздно и без пальто – заботливая эльфа всё хлопотала, что так недолго и заболеть и хоть Барти и говорил, что всё это пустое, но снарядила его целым отрядом домашних целебных настоек и чаев, словно играла в игру «угадай, что сработает». Надо отдать должное, но либо ему просто повезло, списывая все на молодость организма, либо что-то действительно имело вес, но сегодня он чувствовал себя далеко не паршиво, несмотря на вечерние похождения. Правда, лучше от этого не становилось. Крауч-младший спрятал бледные, испещренные родинками, руки в карманы мантии и ладонь тут же обжег холод Маховика.
А может, повернуть всё вспять? Это ведь так просто, нужно лишь найти ту точку пространства и времени, где он не встретиться с собой и всё пойдет иначе. Барти смеется своим мыслям, сжимая тонкую резьбу времени. Нет, это всё пустяковая, совершенно дурацкая идея человека, которому, наверное, в радость раз за разом бередить свежую рану, ведь изменить ничего не получится, можно лишь проживать этот день, раз за разом, пока материя не истончиться и не сожрет его, злостного нарушителя покоя и порядка.
Тот еще путешественник.
Мальчишка поправляет шарф, который сегодня на него водрузил отец самолично, однако, Барти даже не нашел в себе сил удивиться. Он опускает взгляд на зеленую полоску, вспоминая, как отцовские руки поправляли топорщащиеся складки и сметая несуществующие пылинки. Весь он был сегодня как с иголочки, выглаженный, выпрямленный, зализанный и аккуратный. Настолько аккуратный, что сам себя раздражал этой правильностью, но предпринимать ничего не стал. Так нужно, мой мальчик, так нужно. Он ежится, выставляя воротничок мантии для защиты от первого осеннего ветра, и смотрит, как все медленно погружаются в вагон, подгоняемые тем, что поезд вот-вот тронется.
Барти не спешит.
У него больше нет друзей, с которыми можно будет разделить секреты и переживания – все выпустились этим летом. Так странно, раньше ему завидовали от того, что он вечно крутился вокруг старшеклассников, а теперь, этот сомнительный «козырь» выпал из его рукава и как-то все резко потеряло значимость. Обесценилось? Да, быть может. Когда ты всю жизнь существуешь в лавке бижутерии, а потом неожиданно оказываешься в настоящей ювелирной мастерской, сложно будет вновь польститься на подделки.
Никто из приятелей даже и не заметил, что Крауч не вошел в вагон.
Кажется Барти, что он как-то странно состарился за это время. Юноша упирается локтями в колени и чуть подается вперед, с грустью смотря за тем, как отходит поезд. Еще немного и вся толпа исчезнет, словно и не было никого. Родители с облечением вздохнут, им больше не нужно будет беспокоиться за сохранность детей, ведь Альбус Дамблдор всех убедил в том, что Хогвартс нынче – самое безопасное место во всей магической Британии. Они вернут себя в рутину собственных дел, спеша на работу, домой, в Министерство.
Интересно, Амос добрался без приключений?
Юноша хмурится, а на губах расцветает усмешка. Он все еще думает о нём? После всего того, что вчера вытворил? Конечно же да. Барти даже если захочет, даже поганой метлой не вытравит эти мысли из головы, раз за разом возвращаясь к тому, что сам порушил. Мог ведь смолчать, мог бы довольствоваться тем, что у него было, сколь неправильным бы это не считал, но нет.
Правда, ему почему-то всегда нужно донести до кого-то правду, словно она им действительно нужна.
- Молодой человек, покиньте платформу, - сухой голос проводника, который словно и не замечает, что школьник отстал от поезда. Все уже разошлись, пока Крауч барахтался в болоте своих мыслей, все поспешили домой. Слизеринец поднимает взгляд и грустно улыбается.
- Да, начальник, сейчас, дайте отдышаться.
Мужчина уходит, поигрывая ключами и волшебник невольно провожает его взглядом, прежде чем замереть на вдохе, приметив на Их на мосту.
Отец с ребенком, счастливая пара.
Барти спешно отворачивается, смотря строго перед собой и повотяет, словно молитву:
Только бы не заметил, только бы не заметил.
Под сердце резко входит тонкая игла, входит она искусно, не задев ни единой артерии, не предвещая угроз для жизни, но боль эта игла приносит страшную. Крауч хватает ртом воздух, но ему все мало. Бледные пальцы хватаются за шарф, послабляя петлю и на перрон со звоном падает золотой Маховик, юноша опускается за ним, больно ударяя колени, но глаза, как обычно бывает в приступе паники, подводят его и он шарит по брусчастке ладонями, но не может заметить блеска.

Приближается осень, какая по счету, приближается осень, новая осень незнакомо шумит в листьях, вот опять предо мною проезжают, проходят ночью, в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.

Гром пробегает по всему горлу, вытягивая все, что можно в нем почувствовать, в сплошную боль. Шероховатую, которую можно почувствовать при едином вдохе, дрожью раскатывающемся по трахее. Стучит по стенкам, отдается в ушах барабанной дробью перед открытием занавеса, подбирается к подбородку и выхватывает голос. Непроизвольное тихое бормотание, в которое Амос ничего не вкладывает, узнавая в этих ударах свой черный омут из страха. И чтобы выбраться из него, когда даже плечи начинают трястись, Диггори-старший хватается за протянутый ему Аресом канат из непонимания, в которое опустилась ненависть. И в то же время думает: до паники его доводит реальный страх не за родного брата, а перед ним; реальный шанс, что тот в следующее полнолуние вырежет его, как вырезали поезд те клыки. И Седрика. И мать, если она останется в тот день в «Порту», а не вернется в «Маяк». Оборотни же не отличают своих родных от обычных кусков из мяса, они откликаются только на зов себе подобных, живут только с ними. Понять волка может только волк.
– Она сошла с ума от горя, я видел. Может, все совсем не так, может, она смирилась, но я видел в ней то же, что было с каждым из нас… Бен, еще один твой старший брат, он ушел из большого спорта, он ушел из семьи, он наказал меня за то, что я не смог сделать. Прошу, не наказывай ты меня! – переходит на крик, держа протянутые руки в воздухе, словно бы требуя что-то у Ареса. Отдай, верни, верни мне брата. Оставь своего оборотня в лесу, пусть он живет где-то там, грызет своих кроликов, брата оставь здесь!
Сердце заходится холодным стуком, когда Диггори неконтролируемо трясет. Он беспомощно опускает руки, уставившись тупым взглядом на ботинки младшего брата. На лице – ярость, свойственная людям, когда они осознали свое бессилие: глаза замирают на одном месте, а губы кривятся, выражая все большее отвращение с каждой секундой. Жалкий, маленький человек, знающий законы и тихо их выводящий, словно за спиной стоит Лисий и оправдывает тебя: ты убил, но убил закон, черт возьми. Ты убиваешь своего брата.
Амос резко запрокидывает голову, чувствуя, как за шиворот забегает морось, пропадает на воротнике застегнутой на все пуговицы рубашки, скатывает по вывихнутой шее. Или ему кажется, что кто-то ее свернул – с целительством у него всегда были проблемы. Отступает к противоположной стене переулка, ударяется о неровную кирпичную кладку и скатывает по ней в грязь, пачкая плащ в мусоре. Его крутит, его швыряет из стороны в сторону, он не чувствует своего места в мире. Потому что когда Арес уйдет – Амос уверен, что стоит ему отступить, как призрак младшего брата раствориться в Лютном переулке, – ему некуда будет идти. Сразу наваливается смерть Айрин, сразу наваливается пропажа Бьерна, сразу наваливается сумасшедшее спокойствие Астрид и глухота Грейс, чья сестра тоже теперь только воспоминание. И Седрик, которому чертовски не повезло стать сыном беспомощной букашки, и Барти, которому он соврал… И, и, и – Диггори захлебывается лондонским дождем, кажется, могла бы напасть икота, но ему не хватает воздуха.
Он смотрит на Ареса как ребенок, как будто ему снова десять лет, а Арес словно бы снова раньше всех нашел пасхальные яйца, когда нерасторопные старшие братья только позавтракали и вышли из дома. Не растворяется в дымке. Фантомная боль в плече.
– Они будут убивать, я не хочу ни чьей смерти. Но уже столько человек было убито… – Боль переходит на шваркающий голос, Амос переходит на немецкий, впиваясь пальцами левой руки в свое плечо. Утопающий в мусоре, ни чем не отличающийся от всякого сброда, что падает здесь по углам. Что он показывает Аресу? Счастливого чиновника, занявшего его место во главе департамента, которого потряхивает или от страха, или от истерики – кто поймет?
– Тебе правда не хочется знать, что было в те двадцать лет, которые ты не помнишь? Ни семью, ни Хогвартс, ни министерство? – беспомощный голос из черного сгустка, который зовется Амосом Диггори – разбитым. Похорони кого-нибудь еще раз, почему нет? Надежда, с который он жил все это лето, может вытирать столы где-нибудь на том конце Лондона. Или вообще быть выброшенной в камин злосчастного посольства ФРГ – Крекер будет только рад потоптаться на дорогом для Диггори.
– Будешь готовить клыки для тех, кто придет за тобой? Они придут, у них уже есть планы, и не мне останавливать авроров – сам знаешь, насколько сла… Не знаешь. Не помнишь. Ты не помнишь своей жизни здесь, а значит не знаешь мест, а авроры знают. Хит-визарды каждое деревце используют против вас. Умереть? Еще раз? Тебе нечего терять?
Его озаряет словно бы что-то в этом мире можно изменить. Амос поднимается на ноги и делает неуверенный шаг к младшему брату, заглядывая тому в глаза с надеждой, в которой плещется паника. Сумасшедшая надежда.
– Ты не хочешь вспоминать, чтобы не быть слабее? Не цепляться за жизнь? Чтобы ничего не терять?

Приближается осень, какая по счету, приближается осень, новая осень незнакомо шумит в листьях, вот опять предо мною проезжают, проходят ночью, в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.

Гром пробегает по всему горлу, вытягивая все, что можно в нем почувствовать, в сплошную боль. Шероховатую, которую можно почувствовать при едином вдохе, дрожью раскатывающемся по трахее. Стучит по стенкам, отдается в ушах барабанной дробью перед открытием занавеса, подбирается к подбородку и выхватывает голос. Непроизвольное тихое бормотание, в которое Амос ничего не вкладывает, узнавая в этих ударах свой черный омут из страха. И чтобы выбраться из него, когда даже плечи начинают трястись, Диггори-старший хватается за протянутый ему Аресом канат из непонимания, в которое опустилась ненависть. И в то же время думает: до паники его доводит реальный страх не за родного брата, а перед ним; реальный шанс, что тот в следующее полнолуние вырежет его, как вырезали поезд те клыки. И Седрика. И мать, если она останется в тот день в «Порту», а не вернется в «Маяк». Оборотни же не отличают своих родных от обычных кусков из мяса, они откликаются только на зов себе подобных, живут только с ними. Понять волка может только волк.
– Она сошла с ума от горя, я видел. Может, все совсем не так, может, она смирилась, но я видел в ней то же, что было с каждым из нас… Бен, еще один твой старший брат, он ушел из большого спорта, он ушел из семьи, он наказал меня за то, что я не смог сделать. Прошу, не наказывай ты меня! – переходит на крик, держа протянутые руки в воздухе, словно бы требуя что-то у Ареса. Отдай, верни, верни мне брата. Оставь своего оборотня в лесу, пусть он живет где-то там, грызет своих кроликов, брата оставь здесь!
Сердце заходится холодным стуком, когда Диггори неконтролируемо трясет. Он беспомощно опускает руки, уставившись тупым взглядом на ботинки младшего брата. На лице – ярость, свойственная людям, когда они осознали свое бессилие: глаза замирают на одном месте, а губы кривятся, выражая все большее отвращение с каждой секундой. Жалкий, маленький человек, знающий законы и тихо их выводящий, словно за спиной стоит Лисий и оправдывает тебя: ты убил, но убил закон, черт возьми. Ты убиваешь своего брата.
Амос резко запрокидывает голову, чувствуя, как за шиворот забегает морось, пропадает на воротнике застегнутой на все пуговицы рубашки, скатывает по вывихнутой шее. Или ему кажется, что кто-то ее свернул – с целительством у него всегда были проблемы. Отступает к противоположной стене переулка, ударяется о неровную кирпичную кладку и скатывает по ней в грязь, пачкая плащ в мусоре. Его крутит, его швыряет из стороны в сторону, он не чувствует своего места в мире. Потому что когда Арес уйдет – Амос уверен, что стоит ему отступить, как призрак младшего брата раствориться в Лютном переулке, – ему некуда будет идти. Сразу наваливается смерть Айрин, сразу наваливается пропажа Бьерна, сразу наваливается сумасшедшее спокойствие Астрид и глухота Грейс, чья сестра тоже теперь только воспоминание. И Седрик, которому чертовски не повезло стать сыном беспомощной букашки, и Барти, которому он соврал… И, и, и – Диггори захлебывается лондонским дождем, кажется, могла бы напасть икота, но ему не хватает воздуха.
Он смотрит на Ареса как ребенок, как будто ему снова десять лет, а Арес словно бы снова раньше всех нашел пасхальные яйца, когда нерасторопные старшие братья только позавтракали и вышли из дома. Не растворяется в дымке. Фантомная боль в плече.
– Они будут убивать, я не хочу ни чьей смерти. Но уже столько человек было убито… – Боль переходит на шваркающий голос, Амос переходит на немецкий, впиваясь пальцами левой руки в свое плечо. Утопающий в мусоре, ни чем не отличающийся от всякого сброда, что падает здесь по углам. Что он показывает Аресу? Счастливого чиновника, занявшего его место во главе департамента, которого потряхивает или от страха, или от истерики – кто поймет?
– Тебе правда не хочется знать, что было в те двадцать лет, которые ты не помнишь? Ни семью, ни Хогвартс, ни министерство? – беспомощный голос из черного сгустка, который зовется Амосом Диггори – разбитым. Похорони кого-нибудь еще раз, почему нет? Надежда, с который он жил все это лето, может вытирать столы где-нибудь на том конце Лондона. Или вообще быть выброшенной в камин злосчастного посольства ФРГ – Крекер будет только рад потоптаться на дорогом для Диггори.
– Будешь готовить клыки для тех, кто придет за тобой? Они придут, у них уже есть планы, и не мне останавливать авроров – сам знаешь, насколько сла… Не знаешь. Не помнишь. Ты не помнишь своей жизни здесь, а значит не знаешь мест, а авроры знают. Хит-визарды каждое деревце используют против вас. Умереть? Еще раз? Тебе нечего терять?
Его озаряет словно бы что-то в этом мире можно изменить. Амос поднимается на ноги и делает неуверенный шаг к младшему брату, заглядывая тому в глаза с надеждой, в которой плещется паника. Сумасшедшая надежда.
– Ты не хочешь вспоминать, чтобы не быть слабее? Не цепляться за жизнь? Чтобы ничего не терять?

Их трепетно ждут и беззаветно любят

Сядьте прямо - тут обеденный стол, юная леди. Что за ветер в голове, что за тон и манеры эти?
Felicity Jones (меняемо)		Роксана Роули/Roxane Rowle чистокровная волшебница, представительница древнего рода, однокурсница. А вот профессию можете выбрать по желанию
ВОЗРАСТ: 19 лет	СТОРОНА: Нейтралитет/ПС	ЧИСТОТА КРОВИ: чистокровная	СПОСОБ СВЯЗИ: Гостевая/ЛС

КРАТКАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Все переплетено, в единый моток. Нитяной комок и не ситцевый платок. Перекати поле гонит с неба ветерок, Все переплетено, но не предопределено. Сама бы ты могла говорить о себе часами, рассуждая о книгах, покупках, поведении людей. О том, что не укроется перед твоим взором, волнует тебя, не давая промолчать. Слизерин - обязательно, потому что для такой семьи, как Роули, да и с таким отцом, просто не могло бы быть иначе. "Роули - это Роули" - ответили бы на однокурсники на вопрос о тебе. Осторожно, чтобы не сказать лишнего, не обидеть представительницу благородного дома. А лучше и вовсе промолчать, чтобы не наткнуться на острые углы, потом расхлёбывая последствия. Ты - папочкина дочка, который боготворит тебя, подобострастно выполняя все твои капризы, потакая твоим желаниям, а обидчика... пожалуй, вывернет наизнанку, пока ты не останешься довольна результатом, возможно, простив. Хочешь ли ты звезду с неба? - Все они для тебя, дорогая. Ведь звёзды - твоя страсть, которой ты заразила и меня. Тебе легко рассуждать о небесных светилах, знаешь название едва ли не каждого созвездия, ориентируясь по карте ночного неба. Ты интересный собеседник, с которым легко общаться, забывая о времени, проведённым рядом с тобой, упиваясь разговорами. Иногда наивно тычешь в книжку пальчик, поднимаешь его к небу - свойственные тебе милые жесты, когда ты с головой погружаешься в какой-либо процесс. Будь то выполнение домашнего задания или, может, разговор о новых туфельках, подаренных бабушкой. Эрудированна, ведь родители сделали всё, чтобы ты получила достойное образование. Легко приукрасишь правду, используя мелкую ложь, ради собственной выгоды. Поверишь в собственную сказку, если это необходимо, улыбнёшься искренне, зная, что твоя красота и твоё обаяние - секретное оружие, перед которым мало, кто может устоять.

ОТНОШЕНИЯ С ПЕРСОНАЖЕМ

Мы знакомы с тобой едва ли не всю жизнь. Связаны общим будущим с рождения, ведь мало кто решится возразить решению родителей. Оливер так и поступал, поддерживая с тобой тёплые отношения, прекрасно понимая, что в один прекрасный день нужно будет придти в твой дом на поклон, отдавая дань благородным традициям. Если бы не одно "но", ещё со школы появившееся на горизонте. Казалось бы, какая-то полукровка, которой нет места среди чистокровных волшебников. Тем не менее, что-то пошло не так, механизм дал сбой, когда Оливер впервые посмотрел ей вслед, даже не задумываясь, что скажут остальные. К чему же это приведёт - мало, кто знает, особенно, когда на одной чаше весов лежит семья, а на другой - собственное счастье и любовь. Может, стоит подумать о семье? Или всё-таки нырнуть в тёмный омут с головой? Оливер до сих пор не нашёл ответа на этот вопрос, одаривая неопределённостью и Роули. У этой сказки может и не быть счастливого конца.

ЧТО ОЖИДАЕТСЯ

Игра. Довольно сложная, ведь отношения никогда не бывают простыми. От симпатии до ненависти один шаг, где каждый будет волен понять для себя, что же важнее. Вы вправе выбрать себе работу по душе, друзей, что не придадут. Даже отношение к моему персонажу, но не забывайте только об одном, что нельзя так просто сбрасывать со счетов мнение родителей. Мы не маглы, чтобы так легко забывать об уважении к собственной семье с колоссальной историей. Приходите, если готовы одушевить этого персонажа. Приходите, Спелл нуждается в Вас.

Пример игры

Они всё в той же гостиной. Только, кажется, что часы идут немного громче обычного, подстраиваются под сердечный ритм, и мир оказывается под куполом, где существует "до" и "после", но сейчас - самое важное.
Виктор едва слышно выдыхает, постукивая трубкой о край столешницы. Юноша лишь на мгновение отводит взгляд, чтобы заметить, как капли дождя стекают по стеклу наперегонки. Он сводит лопатки, выпрямляется и склоняет к голову сначала к левому, затем к правому плечу, чтобы после вновь сосредоточиться на происходящем.
Где-то вдали грохочет гром, перекрываемый шумом ветра, а на доске всё та же картинка, и пауза затягивается, лишь король нетерпеливо переминается с ноги на ногу.
Он атакован ладьёй. При этом конь белых не может взять ладью, потому как король окажется под атакой слона: такой ход запрещён правилами. Конь белых "связан". И дед это понимает, наконец, встречаясь взглядом с Оливером.
- Неплохой ход.
Оливер едва заметно улыбается, но ответить не успевает, ведь Виктор опережает его:
- Значит, всё-таки решил в Министерство? Я видел брошюры.
Юноша отвечает не сразу, тщательно подбирая слова:
- Пойми, - произносит наконец, чтобы поставить все точки на "и" - Отцовский бизнес - это не моё. Не потому, что я не разберусь. Просто... там и мама, и видеть его...
- Я предполагал такой исход - Сэлвин, наконец, раскуривает трубку - Не будешь против, если тонущий корабль подхватит Шеналл? У него похожий бизнес на Альбионе. Хотя бы сейчас, пока ты реализовываешь себя. Так что, обмен?

***

- Ты же знаешь, я не имею права говорить о своей работе - Оливер с трудом отходит от объятий брата, до сих пор не привыкший к такому обращению. Тот пусть и младше, но чувствуется хватка спортсмена, когда кажется, что ещё немного, и точно сломается рука, если не шея.
Но даже не в этом дело, ведь Питер нарушает границы личностного пространства, где другим нет места, пусть и бывают исключения.
- Не делай так больше.
Взгляд холодеет лишь на мгновение, и Оливер поджимает губы. Привычки всегда сложно искоренить, та самая мелочь, что легко может выбить из колеи. От них невозможно отмахнуться, ведь цепляются крючковатыми пальцами за манжеты рукавов, сжимая горло удавкой. Всё потому, что смерть близкого человека приносит с собой не только пустоту, она рушит жизненные уклады и ценности легким движением руки, привнося в жизнь новые правила, линию поведения, бережно храня выцветающие воспоминания, проводя чёткую грань между обществом и им самим. И никому не следует нарушать эти границы, пока Олли сам этого не пожелает, делая глубокий вдох и давая молчаливое согласие.
- О, она в порядке, осваивается, хотя не особо говорит со мной в Хогвартсе...
И лишь слова о Клементине позволяют отвлечься, а шкодливая улыбка на лице Питера не сулит ничего хорошего.

***

- Ты с ума сошёл! - её лицо искажено гримасой ненависти, обиды и непонимания - Думаешь, я не вижу?
Смотрит снизу вверх, стоит совсем рядом, потому Оливер прижимается спиной к стене, ощущая шероховатую поверхность камня и тот холод, что мог бы сковать душу, если бы не Роксана, что воспалялась всё сильнее.
Она набирает в грудь побольше воздуха, чтобы выплюнуть порцию очередных обвинений.
- Если кто-нибудь об этом узнает, ты станешь посмешищем!  А я об этом непременно позабочусь! Фамилию Сэлвинов смешают с грязью, но твоей грязнокровке на это наплевать, я уверена. Она-то сама из этой грязи и не вылезала.
С торжествующей улыбкой на лице собирается уйти, уже разворачиваясь на каблуках, но не успевает, ведь Оливер легко перехватывает её запястье, теперь уже прижимая девушку к стене.
Личностные границы давно разрушены, теперь сверкая под ногами изумрудным крошевом.
Голос звучит спокойно, когда он склоняется к ней, кончиками пальцев проводя по щеке девушки, шепчет прямо в губы:
- В твоём плане есть одно весомое "но", - выдерживает паузу, позволяя Роксане самой догадаться - Мы с тобой повязаны договором родителей, если, конечно, не забыла. И скажи ты обо мне хоть слово, смешаешь с грязью и свою семью, сама окажешься в той же луже, поливая слезами своё обручальное кольцо. Потому я советую тебе держать свой очаровательный язычок за зубами, позволяя мне самому решать с кем общаться, а с кем нет.

***

- Как это Слизерин продул? - удивляется, легко переводя тему, ведь узнал всё, что нужно. - Мне кажется, ты просто перепутал цвета факультетов, потому тебе и показалось их поражение реальностью. Или, может, просто хороший сон о желаемом? - усмехается, наконец, занимая одно из свободных кресел.
- Ты-то уже подумал, куда собираешься пойти после школы? К отцу или, может, попробуешь себя в квиддиче? Мне кажется, у тебя должно получится, хотя в сборную довольно серьезный отбор.
Впрочем, у Питера ещё год, чтобы всё для себя решить, но строить планы всегда интересно.
Горячий напиток обжигает горло, комната наполняется запахом ароматных трав, которые домовик не забыл добавить в заварочный чайник.
И Оливер, выдерживая паузу, всё-таки задаёт главный вопрос, прекрасно зная, что тем самым вбивает острие ножа в сердце брата по самую рукоятку.
- Они так и не помирились? Ты пытался ещё раз их свести?

«В этот раз не получится, дорогая. Матери долго нездоровилось и пришлось отложить поездку. Но не переживай. Впереди у нас ещё лето...». Настойчиво лезли в голову именно эти в спешке написанные строчки. Ничего нового, ничего необычного. Сколько раз планы на поездки срывались, менялись или оставались неизменными, хоть и множество раз подвергались сомнению? Не хватит пальцев тысячи человек, чтобы пересчитать все эти случаи. Будет ли Юфимия скучать? В череде предпраздничных писем каждый год так ярко и весело описывались бабушкины приёмы, из которых посетить нашему семейству удалось единицы. Тяжело скучать по родным в обществе весёлого французского бомонда, но отправляя эти письма, я всегда надеюсь, что сестрёнка хоть немного скучает.
Дома тоже Рождество. Разумеется, нельзя отказаться от этого светлого праздника. Но на этот раз размах невероятен.  Засыпанное мягким снежком, снаружи наше поместье выглядит как рисунок прекрасной рождественской открытки. Внутреннее убранство не отставало: богато украшенная ель в гостиной, резво потрескивающий дровами камин. Каждая поверхность в комнате блестела почти невыносимо ярко и даже в самой старинной столешнице, казалось, можно разглядеть собственное отражение. Снующие туда-сюда эльфы разносили гостям в роскошных одеждах впечатляющего вида угощения. Приятно было осознавать, что так быстро расходящиеся вкусности с одного из подносов - дело рук вовсе не поваров-домовиков. Пусть мы не поехали к сестре, но в этот день она улыбается, я знаю. Потому и сама улыбаюсь. Новое, тёмно-зелёное платье с золотистой россыпью, позволяет моментально слиться с пушистой красавицей, достающей до потолка. Утренний подарок, найденный на тумбочке,  мешает затеряться среди мягких иголок. Серьги, браслет, кулон - причудливые украшения в виде остролиста. Такие красивые, каждая ярко-красная ягодка отливала на свету тысячами крошечных бликов.  Несложно узнать этого щедрого джентльмена - его чуть хитрый взгляд с прищуром скользит по мне всякий раз, стоит оказаться поблизости. Папа никогда не признается, что он это делает. Но он делает. Мамочка рядом бледна и печальна, меня давно не обманывает её улыбка. Упрямо не хочет подниматься наверх. Сколько бы раз я не оказывалась поблизости, жестами или взглядом стараясь намекнуть, в ответ одни и те же отрицательные покачивания головой. Почти не смотрит на отца, они даже за руки не держатся. Всё по-прежнему.
Заиграла музыка. Некоторые пары достаточно лениво отставляют бокалы, берутся за руки и шагают танцевать. Их движения элегантны и легки, однако отчего-то кажутся отрепетированными и наигранными. Не у всех, конечно. Такая судьба ждёт замужние пары? Отрепетированные спектакли для публики, которая никогда не узнает происходящего за опущенным занавесом. Отказываюсь в это верить, совершенно отказываюсь. Но не перестаю наблюдать за этим танцем. Среди кружащихся пар неожиданно возникает новый элемент, вызывающий одновременно удивление, грусть и малую толику умиления. Торфинн почти неуместен среди этой публики, несмотря на красноту лица, так прекрасно сочетающуюся с официально рождественскими цветами. Капризный, совершенно не старающийся привыкнуть в подобным мероприятиям, он способен в любой момент устроить крик, от которого гости точно будут не в восторге. Приблизившись к братику и слегка наклонившись, я смотрю в его заплаканные глаза и стараюсь улыбаться как можно ласковее, поскольку более ранимого ребёнка на свете не сыскать.
- Хочешь, я с тобой потанцую? - немедля надув губы, он смотрит на меня снизу вверх, а ощущение складывается противоположное.
- Не хочу танцевать с тобой. Я хочу к маме, - заявляет он и даже топает ногой, видимо, возмущённый столь вопиющим предложением. Смешок вырывается невольно, пока я наблюдаю как братец спешит к маме. Пусть хоть жалуется, главное, чтобы заставил её подняться наверх. Хоть какая-то польза. Глупо было оставаться посреди кружащихся пар в одиночестве. Скользя взглядом по гостям, победная улыбка расцветает, стоит только заметить знакомую спину и те самые смоляные пряди. Шагаю навстречу, а ощущение, словно плыву по озёрной глади. Становится легче, когда ты перестаёшь ощущать себя одинокой в кругу людей, которые как раз собрались здесь, дабы наполнить эти стены звуками и шумами, настойчиво доказывающими одну простую истину - обитатели этого дома живут полной, порой даже счастливой жизнью. Счастливой ровно настолько, чтобы в этих стенах иной раз звучал смех. Искренний смех.

Она поправляет куртку, отряхивает невидимые соринки и прячет взгляд – так делают те, кто собираются спешно покинуть, кто опаздывает и нервничает от того, что его неправильно поймут. Убирает волосы назад, поднимает лицо под пристальный взгляд неба, выдыхает и пытается досчитать до десяти. Слишком много эмоций потрачено, слишком много ненужного сказано и всё это, как минимум не профессионально, от того раздражает и злобно кусает за подушечки пальцев, заставляя дергаться. Астрид привыкла к одиночеству, оно было мило её сердцу и позволяло познавать вселенную с безопасного расстояния безликого наблюдателя, но то, что творилось в мире, лишало её этой привилегии. Ведьма чувствовала себя должной и считала отсутствие безразличия правильным, единственным, что спасала в болоте творившейся неразберихи, которую ощущала кожей. И всё-таки она не привыкла, она всю свою жизнь плыла по течению, а сейчас её точно в шинель нарядили, дали автомат и бросили на фронт, вместо того, что бы рассказать, чем закончилось очередное приключения старика Паддингтона.
- Ничего, - отмахивается она, стараясь выпутаться из липкой паутины их бессмысленного разговора – все уже было сказано. Зачем Нильссон назначила эту встречу? Ей нужно было рассказать о произошедшем, ей нужно было объяснить, что Юрген что-то подозревает, или же сказать, что готова предоставить любую требующуюся помощь? Все и сразу, пожалуй. Но Бернт ясно дал понять, что шведка способна лишь портить, портить и бежать прочь. Что ей невдомек, что такое семья и какая ответственность в ней заложена краеугольным камнем.
Отчасти он был прав, но стоит ли об этом?   
- Я сказала, что все его переживания бессмысленны и напрасны, что Райнеры знают, что нужно их семье, - голос дрожит, но за ветром этого практически не слышно. Астрид поднимает воротник крутки вверх, выставляя точно щит против внешнего мира, который нынче ей скалил зубы, бегло смотрит в глаза волшебнику, извиняется, кривя губы, - сейчас я вижу, что даже не соврала. Я верю вам, господин Райнер, вам и вашему решению.
И хоть слова её должны выражать согласие и закреплять доверие, девушка уводить плечо в сторону, заставляя тем самым ладонь Райнера коснуться пустоты. Ей кажется, что она не хочет иметь ничего общего с этим человеком и отрицает тот факт, что когда-то им гордилась. Всё дело в  нанесенной обиде - хоть закуток сознания все еще шепчет о том, что она вполне даже заслужена - той, что обжигает сильнее каленного железа. Это слишком, для неё это более чем просто слишком и руки дрожат.
- Рада была тебя повидать, Бернт, - и ведьма не будет ни о чем просить и не будет кричать. Не станет оправдываться и не заговорит о новой встрече, потому что Нильссон уже и не уверена в том, что эта встреча когда-либо состоится. Только одно её продолжает волновать.
- Береги… себя.
Сжимает плечи, неуверенно выставляет ладонь для того, чтобы помахать на прощание, но вот уже пальцы сжимаются в кулак и она, решительно кивнув, поворачивается спиной, оставляя после себя лишь дуновение ветра и слабый запах индийского табака.
Они еще поговорят, обязательно поговорят, но уже не сегодня. На сегодня все сказано и очерчена линяя фронта. А в душе разрываются осколочные снаряды.

Назвать это мероприятие скучным язык не поворачивается. Скучно — это общество двадцати двух французских волшебников, распивающих чай в гостиной, заставленной безвкусной мебелью и пропахшей сигаретами, смешанными с отвратительнейшим парфюмом, так любимым моей достопочтенной бабушкой. Никому ведь нет дела, что он примерно одного с ней возраста, главное, что разносит амбре почившего в муках животного с невероятной скоростью. Вот это скучное мероприятие, а здесь... здесь не так плохо. Возможно.
Интересно, Олли продумал этот момент, когда приглашал меня? Раз сам попался на удочку Слагхорна, нельзя же прийти самому, нет. Будущая жена обязана разделять все тяготы, выпадающие на долю супруга. Особенно такие страшные, как рождественский вечер в окружении живых трофеев нашего декана.
И всё же, это мероприятие, пусть и посещающие его скорее подберут такое описание как "медленная казнь" или "мероприятие, на которое и сама Смерть не явится". Вот как раз из-за таких настроений оно и выходит не столь весёлым, как хотелось бы, а ведь на подготовку у меня ушло время. Да-да, время. Нельзя же появиться невесть в каком виде, позоря своего кавалера. Правда, едва ли Оливер мог помыслить о спутнице, представшей на мероприятии в столь алом платье, но тут винить меня не в чем. Боюсь представить, сколь страшные цели преследовала мама, выбирая подобную ткань: насолить отцу или не оставить незамеченным появление дочери, чьи факультетские цвета были совершенно другими. Неважно, ловить непонимающие или слегка недовольные взгляды представителей львов даже весело. Если совсем нечем себя занять.
Медленно и почти вальяжно небо накрывали вечерние сумерки, погружающие странно освещаемое огнями мероприятие в мягкий полумрак. Лица моих собеседниц слегка затемняются, но когда это может послужить поводом к прекращению беседы? Другого здесь не дано, ведь мой единственный кавалер пытается сказаться увядающим цветком, решившим окончательно потерять остатки жизни близ камина. В очередной раз поправляя вьющиеся пряди, мягко щекочущие ухо, я невзначай поворачиваю голову в его сторону и мягко улыбаюсь. Нет, нельзя оставлять в одиночестве столь печальную личность. Несколько слов извинений собеседницам и я направляюсь к Оливеру под звук мелодии, играющей самый медленный танец на свете, да шелест юбок изысканного подарка.
Рядом с ним хорошо. Может до мягкого дуновения ветерка, заставляющего забыть о дурманящем жаре гостиной, может от руки, вложенной в чужую руку с невероятной лёгкостью. Как бы то ни было, мне хорошо. Смешок вырывается сам собой, стоит только отзвучать негромкому, но крайне недовольному тону.
— Словами нельзя передать, насколько это невежливо и как такое могло прийти в Вашу голову, мистер Сэлвин. Поэтому, я и не передам, — весело заключаю я, опуская голову на плечо друга. — Когда его усадит в кресло очередной кусочек ананаса — мы направляемся к выходу.
Случиться подобное должно очень скоро: музыка, освещение, сытость и теплота воздуха сделают своё дело. Нельзя допустить, чтобы друг страдал, посему, мы пренебрежём правилами хорошего тона. Да и всяко лучше увести Оливера, ведь есть у него невероятный талант — плохим настроением он заражает ещё быстрее, чем хорошим. Чего стоят эти грустные глаза, усталый вид, отсутствие улыбки. А когда начинает говорить об этом — считайте, что вы почти отправлены в страну печалей. Разглядывая угрюмое лицо Сэлвина, краем уха я всё же слышу шаги близ нашей обособленной пары, отчего взгляд приходится перевести. Мягкий, приветливый кивок достаётся Рабастану, а вот Оливеру вздох, после столь колкого замечания в адрес мероприятия. Легко говорить человеку, весь вечер сторожившему камин. Сэлвин проявляет чудеса беспамятства, спешит нас познакомиться. Не следует мешать его попыткам. Чистокровные семейства, если не знакомы по принципу "однажды мой прапрапрадед выдал собственную дочь за Вашего родственника по линии вон той семьи, с которой мы тоже должны познакомиться", то светские рауты способны свести всех и каждого, особенно, если общество взрослых перестанет доставлять удовольствие. Но кто знает, быть может годы проживания под крышей одного факультета так и не смогли помочь нам с Лестрейнджем познакомиться.
— Да, точно так и есть, — произношу я на последнюю фразу друга, а после отчётливо осознаю, как быстро он ускользает. Странное чувство, оно возникает порой быстрее, чем это случается, и всё же, так долго мы знаем друг друга, труда не составляет понять, в какой момент ты становишься лишь фоном. Неприятное чувство, что поделать. Но пока ещё мне интересны планы почти готового выпорхнуть из насиженного гнезда оперившегося птенца, отделаться будет сложно, Олли. И потому полный интереса взгляд переводится на другого слизеринца.

Северус

"Ползает тоска по углам квартиры...
Не хватает зла, не хватает мира..."

Он хотел просто поговорить с ней. Надеялся, что она выслушает его и вся эта ситуация, которая разрушала абсолютно всё, что ему так дорого исчезнет. Всё снова вернётся на круги своя, а время поможет затянуться тем ранам, которые смогла нанести неосторожно брошенная фраза. Жаль, что не всегда наше "хочу" совпадает с тем, что происходит на самом деле. Еще перед встречей Северус думал, что если всё же мирная дружеская беседа будет перерастать в ссору, то парень сможет остановить это и повернуть разговор в нужное русло. Наивный мальчишка. Они еще слишком молоды и глупы. Эмоции еще пока не подвластны им целиком и могут брать верх в самые неподходящие моменты. В такой как этот.
Магла. Всего одно слово и столько последствий. Улыбка, но не радостная и теплая, а вялая и грустная. Совсем не то, что хотел увидеть Снейп и тем более услышать. Нет, Северус, ты всегда будешь выше таких, как я... Иногда словами можно сильно ранить и оставить глубокий след гораздо лучше чем это сделает магия или какой-нибудь предмет. Почему она так считает? Почему она не хочет понять? Ведь это так просто.
Парень шумно вдыхает прохладный сентябрьский воздух.
- Кажется всё-таки ты не поняла в чём же на самом деле наша проблема- в голосе слышится небольшое раздражение с примесью разочарования - Не переворачивай мои слова, Лили. Я говорил совершенно про другое
Сейчас мир медленно, но верно начал переворачиваться, но где-то в глубине души еще теплилась надежда, что эта беседа не может закончиться еще большей ссорой. Северус обязательно найдёт нужные слова, а Лили непременно его выслушает, уставшую и вялую улыбку сменит тёплая и добрая привычная улыбка, а в этих ярко-зеленых глазах снова запляшет озорной огонек. Пускай теперь возможно всё не будет так как прежде, но у них получится сохранить дружбу. Однако в этом мире нет ничего вечного. Ни вечной любви, ни вечной дружбы.
- Сначала ты сделаешь это, потом ты сделаешь вот то и в итоге придешь к вот этому... - парень не любил когда ему начинали читать нотации и поучения. У него есть своя голова на плечах, есть своё мнение. - Я сам решу, что буду делать потом. Мне не нужно давать поучительные советы “Что такое хорошо и что такое плохо”. И тем более я не нуждаюсь в чьей-либо заботе. Спасибо.
Возможно тон был слишком резкий и этого совсем не стоило говорить, возможно было более разумнее пропустить это мимо ушей, но Северус терпеть не мог когда лезли в его жизнь. Пусть даже это и была девушка, которую он любил и не хотел терять.
— В том и дело, что ты не понимаешь — я не сравниваю людей и не говорю, что кто-то лучше, а кто-то хуже - взгляд устремлен прямо на слизеринца и не сулит ничего хорошего. Снейп посмотрел по сторонам и криво усмехнулся. Да. Она не сравнивает. Меньше слов и больше дела. Зачем что-то говорить когда можно просто делать? Эванс была старостой школы как и лучший друг этого выскочки Поттера Люпин.
- О да, ты не сравниваешь - протянул черноволосый парень - Ты просто закрываешь глаза на весь тот беспредел что вытворяет этот коронованный Олень со своим верным “псом” Блэком. За все эти проделки его бы давно уже вытурили бы из школы, но на его счастье у него есть там где нужно друзья и поклонники.
На Снейпа фамилия “Поттер” действовала как тряпка на красного быка. Этот тип делал его жизнь невыносимой и наверное в душе дико был этому рад. Абсолютно разные характеры, социальный статусы и ещё ко всему враждующие факультеты очень хорошо подливали масло в огонь их отношений, но настоящий пожар наверное начался когда звезда львиного факультета решил начать ухаживать за рыжеволосой подругой Северуса. Слизеринецу были даже противны мысли, что Лили примет ухаживания Поттера и они будут вместе. Нет, она умный человек и не станет воспринимать этого олуха всерьёз. Однако гриффиндорка если и отшивала сокурсника, то на его шалости всё-равно закрывала глаза и это дико бесило Снейпа.

Лили

ты будешь кричать эти песни до хрипа, одержимый каждым словом
ведь кто-то играет на нас, как на скрипках — виртуозно и до крови

Слова льются, слетают с губ, рассыпаясь бессвязными и ничего не значащими конфетти. Не достигая сути, теряя смысл по дороге бумажными самолетами. Не теперь, не сейчас, когда так ссаднит внутри, сковывая льдом, который не растопишь ни одним костром. Когда надежда попадает в капкан из витиеватых интонаций от объяснений до нового нападения, до еще одного укола — в самое сердце.
Это дребезжащее, отрицание, как горячо он хватается за ее слова, как силится убедить, объяснить... Натыкаясь на стену, ощупывая ее пальцами. Она почти чувствует эту безразличную прямоту и холод вокзального кирпича.
— Магла, - повторяет, поднимая на него взгляд, — так вот в чем дело, — на миг ей становится даже жаль Северуса, живущего со своей болью. Но Эванс не хочет слышать, не хочет понимать, не сейчас, когда ее мир расходится по швам. Когда Северус за долгие годы дружбы вонзает кинжал за кинжалом, а мнимые обиды душат, заплетаясь шелковым шнуром на шее. — Мне всегда будут пенять на то, кем я родилась. Нет, Северус, ты всегда будешь выше таких, как я, — усмешка выходит болезненной и тут же гаснет. Им  не преминут напомнить о месте в жизни, самой Лили — больше, но она уже почти смирилась с этим, факта не изменишь, а значит — нужно научиться жить с ним; Снейпу будет проще, чем  Эванс, но и это не гарантирует ему того уважения и статуса, которым с рождения пользуются чистокровные.

— Прежним? Ты вот это называешь прежним? - срывается само, практически неконтролируемо. Темная магия — лишь первый шаг, крошечная ступенька, меняющая человека, крушащая изнутри его душу, что стоит на сваях родительских ценностей. — Сначала ты случайно оговоришься, потом — задумаешься, а дальше? Что дальше? — Лили пытается не выказывать раздражения, что стоящий перед ней человек, только что рассыпавшийся в извинениях не понимает такой простой, на раз-два, связи между этими фактами. Нельзя увлекаться чем-то, возносящим чистоту крови в абсолют, не поддерживая этот базис. Дальнейшее видится лишь самообманом.
Она могла понять желание друга стереть из своей памяти наследие отца, но понимание того, что момент упущен и Северус никогда не станет тем, прежним, ее Северусом, сковывало в тиски.
Волшебники не олицетворяют магию, хотя делят на темную и светлую. Условно темная снимает барьеры и ограничения не только с магического потока, но и психологические блоки и зажимы. Правда, вместе с последними часто искривляются ценности и с детства заложенные догматы: человека кренит, как карточный домик, вмиг схлопывая и оставляя ни с чем, с пространственным вакуумом внутри.
Величие снаружи часто означает пустоту внутри — Лили поняла это когда-то давно, когда рассматривала конструкции итальянских архитекторов, втайне взяв у матери какой-то из журналов. Ее Северус никогда не был пустым, но разве не пресловутый самообман и отказ от основ приводят к этому?
И если все это было обманом, если каждое слово было самообманом двух людей, вращающихся исключительно вокруг своей оси, то что остается, и остается ли вообще шанс на то, чтоб он понял, а она — услышала?
Они по крайней мере не слизеринцы? Или что должна сказать Эванс, застывающая перед начинающим выходить из себя другом. Нет, она никогда не поддерживала эту травлю и не считала хорошей идеей потакать Поттеровской компании.
— Неслучайных, значит, - если Снейп хотел обвинить Лили, что она сама виновата в том, что четверка мародеров доставала его, то он добился своей цели. Если он хотел вывести Эванс из себя, то и это у него неплохо получилось.
— В том и дело, что ты не понимаешь — я не сравниваю людей и не говорю, что кто-то лучше, а кто-то хуже, — ее колкий взгляд не сулил ничего хорошего, а они вновь и вновь вращались вокруг одного и того же, и Эванс, до глубины души задетая этим предательством, собиралась стоять на своем до последнего. Она не скажет, что последние двое пугают ее, не скажет, что вещи, о которых начал часто говорить Северус, заставляют опасливо ежится. Не скажет, что ощущает, как по крупице, по взгляду, теряет его, и кажется, на этот раз — навсегда. Оттуда не возвращаются.  Будет зажимать себе рот обеими ладонями, но давить в себе это. Потому что от ее Северуса осталось только горячее "говорил" на губах, в голове и в прошлом времени. А стоящий перед ней сейчас человек, кажется, был дальше от нее, чем от них обоих.

Тонкие у проклятия нити, невесомые, легче и прозрачнее газового шелка, но кокон их крепок, хотя и кажется податливым и ласковым, как вода; переливается в полумраке, в рассеянном свете свечей едва уловимо — на темной встревоженной поверхности капли лунного света, бледные и безмолвные.
Вдоль спины вереницей стекают мурашки: каждое мгновение, проведенное в палате, Джоан чувствует подспудную жизнь волшебства — чужого, недоброго, темного и в то же время настолько искусного, что становится страшно: что за разум мог такую ловушку создать? На поверхности легкая зыбь, но что там, внутри? Она изучает, вглядывается, будто может разглядеть хотя бы слабое отражение подводных камней — это помогло бы понять, чего им ждать дальше и что делать, чтобы Джастин вернуть.
Магия сплетается вокруг своей пленницы — помешать этому Джоан не может и наблюдает за пациенткой настороженно и напряженно, готовая действовать, если что-то пойдет не так. Еще одна попытка нащупать ниточку к самой себе, найти дорогу в пустоте, которую проклятие оставило, нелегкое, бессловесное противостояние с тем, что происходит внутри — Джоан хочет помочь, но не вмешивается. В этом лабиринте ей не по силам стать Ариадной, по крайней мере, сейчас. Что оказалось бы нужной нитью, подсказало бы Джастин Мэннинг верный путь, она пока что не знает и потому старается хотя бы просто не помешать, не разбить неосторожным движением ее мыслей.
Победа в сражении — не выигранная война. Совсем немного Мэннинг удается вырвать у пустоты и заплатить за это придется дорого. Джоан крепко сжимает протянутую к ней руку, подается вперед, чтобы поддержать Джастин за плечи и успокоить, но доля мгновения — будто неведомой силой их отталкивает друг от друга: Джастин забивается в угол, Джоан, резко поднявшись, против воли отступает на шаг.
— Что?.. — выдыхает она так тихо, что только по губам разобрать и можно.
Не происходящее — магия заставляет ее отпрянуть. Былой мягкости в проклятии не осталось — сеть темных трещин расползается быстро, и шепот Джастин — неразборчивый, торопливый, болезненный — просачивается сквозь кракелюры словно дым.
На ее испуганный, затравленный взгляд Джоан отвечает удивленным, и в тоже время ее брови с досадой сходятся к переносице: что за дрянь ты подцепила, Джастин? Чему вас только учат в этом вашем Министерстве? Никогда не прикасаться к неизвестным предметам голыми руками — в Мунго ее учили в первую очередь не этому. Но пусть бы даже не сказали ни разу, если не к третьей, так к десятой жертве артефактов вывод напросился бы сам собой: даже чайные ложечки и детские погремушки могут быть смертельно опасны.
Слова обезболивающего заклинания срываются быстрее, чем Джоан успевает обдумать то, что видит. Может быть, в ужасе, который заставляет Мэннинг жаться к спинке больничной кровати, нет даже намека на боль, но хуже от этих чар ей не будет. Не должно стать.
И снова недоумение. Джоан возвращается на свое место и чуть подается вперед, инстинктивно желая, чтобы их взгляды оказались на одном уровне, но приближаться больше, чем уже есть, не рискует. Хотя невольно думает о том, что нужно это проверить: случится ли подобное, если они прикоснутся друг к другу вновь, или же это только лишь неприятное совпадение? А если Мэннинг прикоснется к кому-то другому? Руки опускаются на колени — пальцы левой твердо сжимают волшебную палочку. Несколько мгновений до этого сердце выстукивало свой ритм где-то в висках — быстро, не тяжело, — но теперь, вместе с глубоким вдохом, замедляет свой бег.
— О ком ты, Джастин? — тихо спрашивает женщина, принимая слова пациентки за продолжение спровоцированного проклятием бреда. — Посмотри на меня. Я не причиню тебе вреда, — ее голос вплетается в полусвет палаты бархатной лентой. Правая рука аккуратным движением скользит вдоль рукава собственного халата — сжимает предплечье другой руки. — Ты назвала мое имя. Ты помнишь, кто я?

Этот мир был для них чужим. С самого рождения, с колыбели. Они не впитали этот мир с молоком матери, убежав в свой, полный чудес, мир, в котором правит бал магия. Но это был её мир, и они не могли оставить её. Не могут оставить и сейчас.
Ги оглядывает коридор. Все эти люди в инвалидных колясках, истощённые, беспомощные, старые или кажущиеся старыми из-за сломивших их болезней, не такие, как у них в Мунго. Другие. Чужие. Эти люди проходят мимо, а Сметвик с ужасом осознаёт, что и сестра для него такая же - неизвестная, непонятная, чужая. Он мотает головой, лихорадочно пытаясь отогнать внезапную мысль, но от неё так просто не избавишься.
Закрыть глаза.
Сосчитать до десяти и обратно.
Вдох-выдох.
Он открывает глаза, а люди вокруг всё те же. Покалеченные судьбой и жизнью, побитые переживаниями, съеденные заживо болезнями, они, громко шаркая едва передвигающимися ногами, идут по коридору, будто целая армия будущих мертвецов. Все с потухшими глазами, все до единого не верящие в сказки, нашёптываемые им докторами.
"Всё будет хорошо", - Сметвик улыбается, почти смеётся, не замечая неодобрительных взглядов в его сторону. Храм скорби, который являет собой госпиталь, не терпит веселья. Но это "всё будет хорошо" настолько избито, настолько фальшиво и неправдоподобно, что не вызывает ничего, кроме горькой усмешки и такого же горького смеха.
Эта фраза скрипит на зубах.
Сметвик скрипит зубами, когда рядом старик утешает ребёнка.
"Всё будет хорошо".
Идите к чёрту. Он знает, что сила самовнушения - хорошая штука, эффект плацебо - полезен и порою незаменим, но не здесь, не в склепе, где каждое лицо - лицо покойника. Они все приговорены. Никто не выйдет отсюда.
Он чувствует, он знает.

Ги смотрит в иссохшие лица, не различая их. У смерти много лиц, но маска всегда одна - впалые щёки, тонкая кожа, могильный холод. Сметвик ёжится, чувствуя, как по рукам от кистей до предплечий ползёт вереница мурашек. Он наблюдает чёрный парад в белых одеждах и отворачивается, не в силах выносить на себе тяжёлые взгляды, пустые взгляды.
Будто нечто неосязаемое тянет к нему руки из темноты. Эти пустые глазницы будут долго являться ему в кошмарах.
- Прочь, - бормочет Гиппократ, качнув головой из стороны в сторону и на несколько секунд закрыв глаза.

В коридоре никого. Только он и Ивонн, сидящая рядом на кушетке, откинувшая голову, прислонившись затылком к холодной стене, и будто бы спящая. В коридоре тихо и никто и ничто не нарушают эту гнетущую тишину.
Но Ги видит других, Ги слышит, как стонут они в предсмертной агонии, как уходят один за другим, скрываясь за дверью палаты.
А в конце шествия - Элли. В белой сорочке до щиколоток, босая и с длинными распущенными волосами. Она отчаянно зовёт его, лицо перекошено страхом и мольбой, но он не слышит звука её голоса. Не может разобрать движения губ, кто-то будто нарочно смазывает краски.
- Иви, - судорожно шепчет Крат и резко, неосознанно хватает сестру за руку, сжимая её ладонь в своей, чтобы чувствовать, что он не один, чтобы чувствовать эту тонкую грань между реальностью и кошмарами, пытающимися вырваться наружу.
- Иви, - уже громче повторяет он.

И просыпается.

Они действительно сидят в коридоре и он действительно сжимает руку сестры в своей. Но никого вокруг. В нос ударяет запах хлорки и спирта, Сметвик морщится и проводит указательным пальцем свободной руки по кончику носа.
- Здесь холодно, - тихо произносит он и порывается снять с себя рубашку, чтобы накинуть её на плечи Ивонн, но та останавливает его.
А Крату просто нужно отвлечься, заняв себя чем-нибудь, чтобы не думать, чтобы не спать.
- Сколько времени? - спрашивает он, не глядя на сестру, но зная, что та безмерно устала. Ей бы поспать пару часиков, но уснёт ли она? Ги пытается представить, какие кошмары могут быть у сестры, жмурится и поворачивает к ней голову, встречаясь с её беспокойным взглядом.
Ему кажется, что они сидят здесь вечность. Что снаружи день сменяется ночью и по кругу, что время несётся, вращая стрелки, лихорадочно стуча маятником. Их время уходит, кончается.
Что если через секунду кончится завод, встанут механизмы?
Он сильнее сжимает ладонь сестры, отводя взгляд и тоже прижимаясь затылком к ледяной стене.
- А помнишь, как раньше? - произносит он, а перед глазами проносится маленькая девочка. Смеётся и зовёт с собой куда-то, где тепло и горят глаза. Он тянет к ней руку, но не может дотронутся до воспоминания. Элли больше не побежит радостной девочкой. У Элли потухший взгляд.
- Всё... будет хорошо? - он спрашивает с надеждой, забывая, что не верит в это самое "хорошо". В один миг это становится его единственной ниточкой, за которую он отчаянно цепляется, пытаясь внушить самому себе, закутаться в прочный кокон из ложных надежд и иллюзий.
- Мне страшно, Иви.